Илья Алексеев жил прежде на Неглинной речке, близ Кузнецкого моста, в приходе церкви Святые Анастасии (ныне церкви этой уже не существует), в которую хоть и никогда молиться не хаживал, но узнал, что церковь эта при благолепии своем, от старинных строителей, снабжена прекрасными и дорогими (в своем роде) древними большими местными иконами, подобными тем, какие находятся в московском Успенском соборе. Илья Алексеев не упустил случая познакомиться с священником упомянутой церкви, приласкал причетников и предложил, что ежели они отдадут ему те иконы, то он им даст денег, а иконы заменит точно такими же, но лишь нового письма. Священник, по бедности прихода, польстился на предложение, взял деньги, отдал иконы, а новые поставил на их место.

Скоро это, однако же, было открыто; священник в своем поступке сознался и был лишен священства. Илья Алексеев неизвестно куда-то на то время скрылся. Дело в сенате было решено тем, что продавец законно наказан, покупщик не отыскан, а иконы, по показаниям федосеевцев, во время какого-то небывалого пожара сгорели, но в действительности очутились в Преображенском, опять на своем месте, невредимыми. В народе же был пущен преображенцами слух, что будто бы эти иконы — из Успенского собора, которые в нижнем ряду стоят, и куплены будто бы тогда, когда в соборе была возобновлена стенная живопись, и он находился в то время без икон. Многих это смутило; многие, из простого народа особенно, и теперь этой выдумке еще верят.

Феодосий Васильев крещивал в священнических поручнях; последователи его этого не делали. За покупаемую на общих рынках провизию федосеевцы, как уже было упомянуто, определили полагать по сто поклонов, а для того, чтобы во время молитвы благодать удобнее входила в горшки, провертывали в печах дыры. Вот до какого комизма доводит человека суеверие и невежество! Федосеевцы чужим иконам не молятся, да и свои скрывают по возможности от посторонних.

Один солдат однажды полюбопытствовал посмотреть их богослужение. По окончании службы в часовне, он поклонился лежащей на аналогии иконе и поцеловал ее; федосеевцы оцепенели от страха, думая, что брадобривца за такое прикосновение огнь от иконы спалит.

Но так как все обстояло благополучно, то вообразили они, что окаянный солдат своим лобзанием присутствующую благодать прогнал, за что определили ту икону отлучить от часовни или бросить в огонь. Но Илья Алексеев удержал от этого своих изуверов. Он приказал тотчас же подать свежей воды, которою облил образ, отерев его полотенцем, опять поставил на свое место и, собрав братию, соборне положил начало и несколько еще поклонов, — чем будто бы возвратил отогнанную нечестивцем благодать. Разумеется, со стороны Ковылина это была удачная выходка, потому что на вопрос одного священника, для чего он это сделал и надо ли бы было это, — отвечал: «велика есть добродетель, чтобы не подать ближнему соблазна; а нашим, совестию немощным, всегда потребно снисхождение».

Из этого ясно, кажется, как эти лжеучители умели держать своих послушников в невежестве. чтобы через просвещение не открылись обманы. А слепцы-послушники, по предубеждению, признавали обманщиков за людей священных, вверяя им не только церковную службу, но и самые души свои.

Мужик-самозванец владеет у них ключами вязания и решения, которые принадлежат одним лишь законнопризванным и священным лицам.

Но как ни послушны и ни привержены эти овцы к своим пастырям, однако, умеют и сами над ними оказывать, власть свою. Они их судят, отлучают и извергают, как то, например, случилось в 1778 году, в Петербурге. Одного наставника осудили архиерейскими и иерейскими правилами, взятыми из Кормчей книги, и от чина отлучили следующим порядком. Лет за сорок до этого в Петербурге было не более 7 — 8 человек федосеевцев. Это малое стадо выбрало себе в наставники и духовники одного праздношатающегося и безграмотного мужика, который, научившись кое-как читать, справлял у них всю церковную службу и начальствовал более тридцати лет.

Но когда федосеевское общество возросло уже до тысячи душ, и даже более, между которыми было не мало богачей и отчасти таких, которые понимали явное невежество своего наставника, все его недостатки и пороки, то, по общему совету, решились писать в Москву к преображенцам, то есть к собратам своим, чтобы они дали им другого пастыря с достоинствами и без пороков, а настоящего по правилам бы судили, ибо он несведущ в грамоте и великий сребролюбец. Сверх того, крылошан слабо держит и попустил им во всех соблазнах и распутствах; службу Божию без книг и без пения по одной псалтыри или по лестовке в часовне правит; ко всяким мирским (то есть не их согласия) в домы входит, Христа славит и подарки оттуда получает, и за таковых Бога молит, а за умерших их псалтырь читает; духовника для себя не имеет, а исповедовался однажды у какого-то неизвестного мужика, по справкам не у перекрещеванца...

Московские федосеевцы давно уже желали устранить безграмотного учителя и доставить его место кому-нибудь из своих.

Поэтому вскоре составили у себя сходку, на которую вызывали к ответу петербургского «пастыря» с тем, чтобы, залучив его в свои руки, оставить без возврата себе, а на его место послать другого. Хоть многие петербургские раскольники и поддерживали своего старого наставника, опираясь, главное, на то, что определение его было не в Москве, а в Петербурге, а потому он и не может от своего места отлучиться, но московские начетники на каждую вину подвели из Кормчей книги правила, которые за такие пороки отлучают и из санов извергают епископов и священников. Сделав подобное объяснение, выбрали из своей братии Петра Федорова, польского наставника Федота Никифорова и Илью Алексеева посланниками в Петербург. Эти посланные, сотворив суд, прежнего наставника отставили, а на его место возвели нового.

---

К оглавлению   <=

=>   Читать дальше